Известный украинский литератор-диссидент Евген СВЕРСТЮК: «Карцер — это холод, голод, бессонница. В одном белье, босой, ты ходишь из угла в угол, чтобы согреться. Из еды только хлеб и вода…»
“Бульвар” № 28 (116), 10 июля 2007
«ВАСИЛЬ СИМОНЕНКО КАК-ТО СКАЗАЛ МНЕ: «Я НЕ ЗНАЮ, СМОГУ ЛИ ВЫНЕСТИ ПЫТКИ…»
— В те годы вы были знакомы со многими известными людьми, которые стали гордостью Украины, в частности, с Василем Симоненко. Это особенный поэт, может быть, лучший из всех, кто заявил о себе тогда…
— Мы с ним дружили фактически один его последний год, он ведь умер очень рано, в 27 лет, 14 декабря 1963 года. Во мне после следствия что-то изменилось. Я понял, что нельзя прятаться со своей правдой, потому что она нужна человеку не для того, чтобы таить ее внутри, а чтобы нести в жизнь.
Василь был очень честным поэтом и очень прямолинейным. Мы с ним выступали вместе, были в какой-то степени на одной волне. Но он в своей прямоте пошел дальше меня. У него было триумфальное выступление в Октябрьском дворце в Киеве, где он прочитал все свои стихи, не прошедшие цензуру. Аплодисменты были оглушительные. Потом я его провожал. У нас имелось только три рубля, чтобы добраться до вокзала и купить на двоих бутылку пива. Никого вокруг нас не было, хотя в зале казалось: поклонников — море. Это как социализм: все вместе — за, а каждый отдельно — против.
Он рассказывал, как в присутствии секретаря Черкасского обкома партии прочитал свое стихотворение «Злодiй»:
Їх би за грати, їх би до суду,
Їх би до карцера — за розбiй!
Доказiв мало? Доказом будуть
Лантухи вкрадених вiр i надiй.
«Його червона пика мало не репнула», — вспоминал Василь реакцию партноменклатурщика. В Черкассах тогда работала цензором одна умная женщина из России. В Симоненко она увидела живого человека. У нее были связи, и она потихоньку печатала его запрещенные стихи в областных изданиях. Он о ней говорил с улыбкой: «У меня есть свой цензор».
За несколько дней до смерти Василь Симоненко лежал в больнице. Мы приехали его навестить — Михайлина Коцюбинская, Роман Корогодский и я. Сидим в палате, разговариваем. И тут заходит эта женщина, спрашивает по-русски: «Мне можно сюда или здесь только одни украинские националисты?». Василь заулыбался. А меня эта фраза несколько озадачила. Она, конечно, шутя говорила, но в каждой шутке есть доля правды.
Друзья Василя суетились, выпускали одну книгу за другой… А он напечатал несколько стихотворений, наконец выпустил маленькую книжечку «Тиша i грiм» — и все, их уже нет, есть только он один! Он говорил правду во весь голос, и люди сразу увидели, кого надо читать.
— Вы ощущали, что за вами следят, вас прослушивают?
— Мы говорили об этом и с Симоненко. Он понимал, что власть не простит ему его честных стихов, признался мне: «Я не знаю, смогу ли вынести пытки…». Но я бы не сказал, чтобы это была систематическая слежка каждый день. Иногда она была заметна, и я даже разговаривал со своими «шпионами» (я их так называл).
